Какой же занудливый и скучный ухажёр был этот Яша! Я б такому не дал...
2
Дорогая Соня!
Предо мною лежит полученное несколько дней тому назад Ваше письмо. Я его теперь прочёл ещё раз, чтобы ответить Вам на него. (Я тоже подчёркиваю слово ответить, как Вы его подчеркнули).
Вы пишете в конце Вашего письма: «На этот раз я уже совсем паинька, уж, кажется, всё написала, уж, кажется, должны быть довольны, а в прочем, как знать, на вас, ведь, не угодишь».
Эх, Соня, зачем такой тон? Неужели лучших слов не нашли для своих друзей? Разве 2 1/2 месяца разлуки не подействовали на Вас умиротворяющим образом? Зачем Вы так злопамятны, тем более, что мы ничего худого Вам не сделали. Я понимаю, что эти слова, как и все вообще «нехорошие» слова Вашего письма («но постойте, Яков, я Вам ещё задам за него», т.е. за письмо, которое я Вам писал в Баравуху), относятся или исключительно ко мне, или же ко мне в большей степени, чем к другим. Что же делать? Уж видно, судьба моя такова, что ко мне относятся жёстче, чем к другим. Я отлично знаю причину этого. Если хотите, если Вы не обидитесь, я Вам откровенно выскажу причину такого отношения ко мне.
Дело в том, что до сих пор ещё, несмотря на прогресс и высокую степень культуры, которой достигло человечество, люди не любят, чтобы им указывали их недостатки. Отчасти это объясняется несовершенством человеческой природы, отчасти другими причинами – это же верно, факт таков. Так вот, видите ли, я, движимый глубочайшим чувством дружбы и преданности к Вам, высказывал часто прямо, не обинуясь, такие вещи, которые Вам не особенно приятно было слышать. Подметив какой-нибудь нехороший поступок или нехорошую черту характера в Вас, я, желая указанием на этот поступок или эту черту способствовать Вашему исправлению, «как друг и брат», откровенно говорил, что мне не нравится. Я считал вправе делать Вам замечания. Кажется, меня за это порицать не следовало бы. Случалось, конечно, что я ошибался, но что же из этого? Разве в тот случай, когда я ошибался, я становился менее искренним и преданным, чем в тот случай, когда я не ошибался? Разве не одно и то же чувство руководило мною в обоих случаях? Следовало разъяснить, растолковать, в чём дело, но Вы этого никогда не делали, никогда не думали, отчего я говорил именно так, а не иначе, вследствие чего Вы становились часто во враждебное ко мне положение. Всё это я отлично понимал, я это глубоко чувствовал, и мне это было крайне обидно и больно, но я всё-таки не хотел поблажать Вам, чтобы заслужить Ваше расположение, не хотел молчать или одобрять, потому что такой поступок я считаю безнравственным. Вы же, вспылив, никогда не вдумывались достаточно в то, что я говорил, никогда не подумали, что, быть может, Яков и прав, говоря таким образом, что, ведь, из желания мне добра он так говорит, следовательно, его слова, уже по одному этому, заслуживают того, чтобы о них подумать, - Вы всего этого никогда не соображали, а говорили всегда: «Яков, ведь, всегда так говорит». – Да, Соничка, всегда я так говорил и всегда буду так говорить, всегда буду порицать то, что мне не нравится, и всегда буду хвалить то, что считаю хорошим, честным, благоразумным, потому что подлецом же я буду, если перестану так говорить, и пусть Вам это не нравится, пусть Вы, проезжая Минск, не удостоили меня и двух слов, пусть и после Вашего возвращения Вы будете ко мне относиться так, как относились во время Вашего пребывания в Минске проездом из Баравухи, пусть – но я ни на шаг не отступлюсь от моих убеждений и от того, на что указывает мне мой долг друга и товарища! Но Вы вместе с тем не забывайте, что всякие проявления такого отношения ко мне всё равно для меня, что удар ножа. Помните об этом и поступайте осторожнее…
Очень может быть, что чтение моего письма произведёт на Вас такое же впечатление, как наши разговоры в Минске, и вызовет неудовольствие мною и желание «задать» мне, по причинам, изложенным выше, я не могу писать иначе.
Я жду Вашего письма, в котором Вы мне «зададите», как обещали, за моё письмо в Баравуху. Изложите, пожалуйста, все пункты обвинения против меня и я Вам отвечу на каждый пункт. Копии письма у меня нет (я писал без черновой), но я помню его содержание и более характерные выражения. Только прошу Вас об одном – о беспристрастности. Это первое условие справедливого суда.
В Вашем письме я нашёл одно место, которое меня чрезвычайно обрадовало и которое разъясняет очень многое, т.е. оправдывает моё предположение. Помните, как мы часто спорили и даже ссорились из-за того, что я говорил, что не вижу в Вас никакой особенной наклонности к высшему образованию, никакого особенного стремления к серьёзной выработке своего характера и своих убеждений. Я говорил, что Люб. Сам. Будет очень легко уговорить Вас ехать в Бреславль на попечение к старой высохшей немке учиться языкам, музыке и другим предметам, необходимым для образования светской барышни. Мои слова вызывали с Вашей стороны бесчисленное множество протестов, но я всё-таки ими (Вашими протестами) не убеждался в противном. Мне это было очень больно, за Вас и за себя. Теперь, в Вашем письме, я нахожу следующие, неожиданные для меня слова: «Теперь я Вам всю правду выскажу. В бытность свою в Минске я совсем не так страстно хотела на медицинские курсы. Я, конечно, хотела продолжать образование, на медиц. ли курсах, на каких-нибудь других – мне было совершенно безразлично». Это значит, что Вам, конечно, хотелось ехать за границу, но не для того, чтобы серьёзно поработать над своим образованием, а потому, что Вас манила эта даль, эта загадочная заграница, о которой Вы слыхали так много хорошего. Но того стремления dahin, которое придаёт человеку так много возвышенного, благородного, - я у Вас не замечал. Теперь же положение совсем прояснилось. Раньше Вы сами определённо не знали, чего Вы хотели, раньше Вам не казалось, при воспоминании о курсах, что у Вас «выросли крылья и хочется улететь высоко, высоко…». Теперь же у Вас явилась цель, к которой Вы будете стремиться, и сознательно стремиться, - это значительный шаг вперёд, с чем и поздравляю.
О себе Вам ничего писать не могу, по той весьма простой причине, что ничего выдающегося за это время в моей жизни не случилось, а мелочи довольно трудно группировать. Живу, как жил при Вас, только к Вам не хожу. Настроение моё бывает подчас довольно грустное, иногда доходит до того, что начинаю понимать, каким это образом здоровые люди с ума сходят. Если есть какие-нибудь радости в моей жизни, то это только те части, которые приходятся на мою долю, когда другие делятся со мною своими радостями, но зато на мою долю приходится и немало горестей, уделяемых мне другими. В общем, в настоящее время моя жизнь очень похожа на ту, которую поэт изобразил так картинно:
Мой век – что день без солнышка,
Мой век – что ночь без месяца.
Но довольно об этом. Вот, если Вы мне напишете письмо, то Вы доставите мне большое удовольствие. До свидания. Желаю Вам всего хорошего.
Ваш искренний и преданный друг Яков.
P.S. Извините, что заставил Вас читать такое длинное письмо.
Journal information