Хочу быть Яшей!

Минск, 7 Ноября 1891

Дорогая Соня!

Как жестока судьба моя! В течение целых двух лет я всё искал удобного случая, чтобы поговорить с Вами откровенно, по душе, и побеседовать серьёзно, по-дружески и по-человечески. Этот случай всё не представлялся. Я стал желать, чтобы Вы куда-нибудь уехали. Я думал, что, может быть, то, что не удаётся мне лично, удастся моим письмам. Но и тут меня постигла неудача: переписка между нами до сих пор не могла завязаться по той простой причине, что Вы не отвечали мне на мои письма, которые я Вам писал в Баравуху, Ялту и на дачу. Теперь же, когда устранено и это препятствие, т.е. когда я уже увидел, что Вы будете отвечать на мои письма, судьба опять вмешалась и в данном случае её волю исполнило Почтовое ведомство, не доставив Вам моего письма. Скажите, разве удивительно, что я стал верить в судьбу, в предопределение, когда все эти факты так убедительно говорят в пользу фатализма! Но если это письмо дойдёт до Вас, то Вы непременно отвечайте на него поскорее. Вы этим сослужите службу прогрессу: Вы рассеете предрассудки и просветите меня настолько, что я перестану быть фаталистом. Ради этой высокой цели – я надеюсь – не пожалеете времени для обстоятельного письма.

Я теперь нахожусь в затруднительном положении относительно моего письма. С одной стороны, ужасно не хочется повторить то, что я уже писал раз в пропавшем письме, а с другой – мне хочется всё-таки, чтобы Вы знали моё мнение о некоторых вещах, о которых была речь в Вашем письме. Ничего не поделаешь – надо поговорить. Вы писали, что консерватория отнимает у Вас сравнительно мало времени и что у Вас его остаётся очень много. Это меня очень радует, потому что, при всём моём уважении к музыке, я всё-таки не могу примириться с мыслью, что она вытесняет собою такие предметы, знакомство с которыми я считаю безусловно необходимым для всякого мало-мальски интеллигентного человека. Музыка – прекрасная вещь, что и говорить! Вы, ведь, знаете, с каким восторгом я слушаю хорошую игру и хорошее пение; Вы знаете также, что я очень жалею, что я не умею играть. Так что меня никак нельзя упрекнуть в нелюбви или неуважении к музыке. Но всё-таки, при всём том, я не могу признать музыку чем-нибудь таким, что играет очень важную роль в жизни человека. Она, конечно, имеет своё место – и даже довольно почтенное – в истории культуры. Она сослужила большую службу человечеству, содействуя в значительной степени смягчению нравов и облагораживанию людей. Всё это факты неоспоримые и признанные всеми, и служители музыкального искусства могут смело претендовать на признание за ними их заслуг в деле развития нравственности и эстетического чувства у людей. Так что, по-моему, музыка участвовала в создании современной культуры рядом с другими факторами. Но, несмотря на это, нельзя не признать, что роль музыки была куда скромнее роли этих других факторов. Даже больше того: не было ни одного периода во всей истории человечества, когда бы на музыку смотрели не как на забаву и наслаждение. (Я говорю о преобладающем мнении). В то время как многие историки - как Бокль, напр. – видят главный фактор прогресса, главный рычаг поступательного движения в умственном развитии, в развитии науки, литературы и т.д.; другие – в экономическом преуспеянии, а третьи в чём-либо ином – за музыкой никто ещё не признал значения такого сильного фактора. Если мы от истории обратимся к нашей современной жизни, то увидим, что и тут музыка не играет преобладающей роли. Значение музыканта в сравнении с значением деятеля политики, науки, литературы - ничтожно. При всей той видной и почётной роли, которую играют Рубинштейн, Гуно, Лист и др. они всё-таки не могут быть сравниваемы с Гладстоном, Вирховым, Гельмгольцем, Ибсеном, Шпильгагеном, Эдисоном и мн. др. Отсюда не следует, что человек должен стремиться к деятельности Гладстона и Вирхова, а не Рубинштейна и Меербера. Это было бы глупо, потому что место каждого человека определяется его талантом и прирождёнными способностями, а не тем, чем он желает быть. Поэтому цель этой части моего письма состоит не в том, чтобы уговорить Вас бросить музыку ради политики, литературы или науки, Совсем нет. Цель моя совершенно иная. Я Вам хотел доказать следующее. Каждый человек выбирает себе ( если у него есть возможность выбора) какую-нибудь специальность, а именно такую, которая соответствует складу его ума и характера. Один становится музыкантом, другой художником, третий механиком, четвёртый медиком и т.д. Этой специальностью он занимается больше, чем другими предметами, ей он отдаёт большую часть своих сил и своего времени. Но вместе с тем, будучи вообще человеком, которому ничто человеческое не чуждо, он следит и за течением общечеловеческих дел, хотя с меньшим интересом, чем за своей специальностью. Такая гарантия должна непременно существовать, иначе он превратится в жалкую машину. (Вам знакомы типы немецких профессоров – буквоедов). Так что человек, выбравший себе специальность по свободному влечению, не должен весь предаться ей, а должен стараться уравновесить свои специальные познания с общими. То же самое и с музыкой. Даже больше: музыка требует ещё большего умственного развития, чем какая-нибудь другая специальность. Т.е. я хотел сказать, что человек, занимающийся специально музыкой, должен стараться об общем образовании ещё в большей степени, чем всякий другой. Во-первых, ради самого развития, а во-вторых, ради музыки же. Объяснюсь. (Может быть, Лиза помнит ещё мой разговор с нею на эту тему). Музыка - вещь очень деликатная и сложная. Для того, чтобы понять действие какой-нибудь машины, достаточно знать механику. Для того же, чтобы понять музыкальное произведение, недостаточно уметь хорошо бренчать. Музыка выражает движения человеческой души и, след. для того, чтобы понять её, нужно понимать человека. Психология необходима. Не научная психология – там ничего не узнаешь, нужна та психология, которая изучается долгим опытом, многими наблюдениями и серьёзным чтением. Только человек разносторонне образованный и развитой в состоянии понять другого. Недостаточно, ведь, уметь безошибочно и быстро ударять те клавиши, на которые указывается в нотах. Нужно понимать и прочувствовать исполняемую вещь и тогда только можно заслужить название служителя искусства. А понимать душевные движения людей может только человек развитой. Кроме того, без солидного образования как поймёте Вы музыку историческую-национальную, духовную, военную и т.под.? Не будете же Вы утверждать, что музыка ХУ столетия такая же, как теперешняя; или что музыка немецкая, французская, русская, негров и папуасов одинакова. Всё это надо знать, понимать; а знать и понимать можно только тогда, когда учатся, читают, думают, наблюдают.

Теперь, я думаю, для Вас ясно, почему я всё это наговорил. Я хотел Вам доказать необходимость для Вас умственного развития. Вы пишете, что у Вакс много свободного времени и ни в одном из Ваших писем я не нашёл ни указания, ни намёка на то, чем Вы наполняете это свободное время. Мы живём в такой век и в такое время, когда требуется от человека очень много сил, если он хочет чего-нибудь достигнуть. А ведь – знание это сила. А потому я Вам советую не относиться легкомысленно к этому делу и постараться приобрести побольше знания-силы. Силы этой нужно теперь нам евреям ещё больше, чем кому бы то ни было. Если у нас не будет теперь значительной умственной силы, то, ведь, мы погибнем, нас сотрут с лица Земли. Надеюсь, что Вы чувствуете себя дочерью еврейского народа, я полагаю, что Вы ради гонимого нашего племени тоже что-нибудь захотите делать, а для этого также требуется всё того же знания-силы.

Но – довольно. Я ужасно недоволен своим письмом. К чему было столько философствовать, т.е. болтать? Исписал массу бумаги, потратил много времени, а в результате…. Прошу снисхождения, Соничка. Это в последний раз. Впредь буду менее болтлив. Не думайте, что всё это было и в пропавшем письме: я это только теперь так распространился об этом. Ну, опять заболтался… Довольно!!…

О себе на этот раз писать не буду. Напишу в другой раз. Мне теперь предстоит неприятная процедура – отбывание воинской повинности. Призыв у нас начнётся 19 ноября и продолжится три дня. Я бы уж хотел, чтобы это время прошло скорее. Как-то тягостно вспоминать о том, что это еще предстоит мне, Хотя меня в солдаты 6н не сдадут, но всё-таки неприятно. Когда Вы приедете, то уже всё будет кончено, и Вы застанете меня уже совершеннолетним. Тогда я совершенно иначе буду к Вам относиться: буду требовать большего уважения к своей особе… У Вас дома всё обстоит благополучно. Мамаша чувствует себя недурно, а Муля совсем стал молодцом. Он так преобразился, что его узнать трудно. Он разговорчив стал, занимается, читает – вообще он славный малый. Все следы гимназического –с позволения сказать – воспитания исчезли у него и у него теперь совсем другое настроение.

От Гелоха я получаю письма. Особенно интересного он не сообщает. Впрочем, он ведь Вам сам пишет.

Эсфири я отправил письмо третьего дня по адресу: Генся, 21, Гершону Гольдбергу. Пусть сообщит, получила ли она его.

Пишите, пожалуйста, скорее и подробнее. Я не заставлю Вас долго ждать ответа.

Отчего Лиза не пишет? Почему она ограничивается такими маленькими –хотя и миленькими – приписочками? Я ей кланяюсь самым сердечным образом и прошу писать.

Моей незнакомой кузине шлю самый низкий поклон и братский привет. Я очень благодарен ей за её приписочку: она была для меня чрезвычайно приятным сюрпризом. Пусть в следующий раз напишет больше. Я с удовольствием буду отвечать. Я прошу её убедительнейшим образом сообщить мне, как поживает Андзя. Я не имею о ней никаких сведений и я буду очень благодарен моей кузине, если она мне напишет кое-что о ней.

Вас же, Соничка, прошу написать о Доре самой: какова она, умна ли, добра, развита и т.д. Кланяюсь Лёве. Я ему недавно написал. Жду ответа.

На сей раз довольно будет. В другой раз обещаю меньше болтать.

                                                              Весь Ваш Яков