Ну, сходили мы тут с ребятами на концерт...

Я тоже, помнится, от первого выступления моих любимых, когда свинья надувная вылетела из "Олимпийского" и началось... более того! Как я тогда орал! Даже голос слышен на записи! Ну почти...

А вот прадедушки Яши был почти не слышен и никем, кроме его любимой, особо не различаем тогда:


4                                                                             

Минск, 9 Февраля 1892

Дорогая Соня!

Я хочу поделиться с Вами впечатлениями от концерта Рейзенауэра, бывшего вчера. Впечатление, произведённое на меня бесподобной игрой гениального пианиста, было так громадно и сильно, что, кажется, оно никогда не изгладится из моей памяти.

Вы, должно быть, знаете, что я требовал всегда от исполнителя увлечения той вещью , которую он берётся играть (речь, конечно, идёт только о серьезных вещах); я требовал, кроме того, сознательного отношения артиста к исполняемому им произведению. Я требовал, наконец, совершенства техники. Если Вы иногда смеялись надо мной и над моим непониманием, то это меня никогда не смущало, тем более, что Вам известны мои взгляды на субъективность искусства. Поэтому, хотя я (по Вашему мнению) и не понимал того, что исполнялось различными «артистами», но я всё-таки постоянно находил крупные недостатки в игре каждого. Очень может быть, что эти недостатки, которые мне казались недостатками, знатоки находили бы даже заслуживающими одобрения, и наоборот, то, что я ценил и находил достоинством игры, «понимающие» сочли бы недостатком. Это всё могло быть и я понимаю, было, но как бы то ни было – я оставался неудовлетворенным и восхищаться, восторгаться я не мог. Теперь представьте себе, что Рейзенауэр заставил меня пережить пару таких чудных, незабвенных часов, полных высшего эстетического наслаждения, упоения и восторга, которые не часто бывают в жизни человека. Он покорил мою душу, он заставил моё сердце то трепетать, то биться сильно, то замирать… Его звуки не были похожи на те, которые издаёт рояль, когда притрагиваются к его клавишам. Совсем нет. Те звуки искусственные, а его – естественные, те сейчас же изобличают своё происхождение, а эти оставляют тебя в полном неведении того, откуда они, с неба ли или с улицы или из другого места, только не из той посудины, которая стоит на сцене. Это какое-то волшебство. До сих пор я не знал, что значит выражение «рояль поёт» - теперь только я это понял. Рояль, действительно, пела под руками Р., понимаете – пела, в буквальном смысле слова, Например, Рейз. играл «Липу» (der Lindenbaum) Шуберта-Листа. Что там такое выражается – я не знаю, но мои уши слыхали следующее: яростные завывания бури; казалось, будто целый лес шумит листьями своих деревьев, а порывистый ветер свищет и бушует – и среди этого шума, среди этих завываний бури, среди этой осенней непогоды – слышится чудная грустная и за душу забирающая мелодия. Но это всё в буквальном смысле слова: - так и кажется, что на дворе всё это происходит, так что получается полнейшая иллюзия. Впечатление – громадное, колоссальное. То же самое впечатление получилось, когда он на bis по нашей просьбе (т.е. мы неистово кричали) сыграл Erlkönig’а. Тут восторг был ещё больше. Тут Гёте, Лист (кажется) и Рейзенауэр соединились, чтобы придать этой балладе ту чарующую прелесть и ту необыкновенную силу, которыми она отличается. С самого начала кажется, действительно, что кто-то «скачет и мчится» в бурную, ненастную ночь. Вы, ведь, знаете этот чудный аккомпанемент, эти волны басовых звуков, от которых становится холодно и мурашки по спине начинают бегать.. Когда это играет человек «обыкновенный», то сначала надо объяснить, что хочет выразить автор, но у Рейзенауэра это лишнее: совершенно ясно слышишь и порывы ветра, и топот коня, и заманчивую песенку и всё и всё…. Одним словом, Р. превзошёл все мои ожидания. Он удовлетворил всем моим строгим требованиям: он играл и с чувством, и с силой и – в особенности – слитно, так что не было промежутков между одной нотой и другой. Не знаю, поймёте ли Вы меня, но что же делать, не знаю я специальных терминов и выражаюсь несколько допотопным профанским языком. Но всё равно. Я выражаюсь так, как умею, а понять – это уже Ваше дело.

10 февраля. Мой отчёт должен остаться недоконченным, потому что сегодня у меня нет того воодушевления, какое было вчера. К сказанному могу только прибавить, что концерт вызвал восторги всех и что после него противно слушать бренчание наших барышень.

О себе лично ничего писать не могу, потому что все клапаны сердца и души закрыты, так что, если бы я даже попробовал писать, то и тогда ничего не вышло бы, тем более, что и пробовать-то неохота. Да, наконец, Вам это и не интересно.

Передайте, пожалуйста, Лёве, что письмо его получил, что поручение смог исполнить только сегодня и то не лично, а через другого, что не пишу ему потому, что не знаю его адреса, и что моё настроение, с которым он немного знаком, осталось таким же. Пусть сообщит свой адрес - я напишу ему подробно.

Кланяюсь Лизе и Эсфири. Как здоровье первой и дела второй? Отчего это Вы ничего не пишете? Грешно, право. Вы имеете несколько поводов сердиться на меня и Вы, действительно, сердитесь. Это доказывает и Ваше

чересчур уж холодное прощание со мною, и Выше столь долгое молчание (даже без поклонов в письмах к матери!). Но я у Вас ни за что прощения просить не буду. Если хотите сердиться, то милости просим – можете и не ответить на моё письмо. Одолжений ни у кого просить не намерен, и если у Вас действительно нет никакого желания и интереса писать мне, то не пишите. Понимаете? Не ищите в моих словах какой-нибудь скрытой обиды. Я ничуть на Вас не обижен, я просто выражаю то, что я думаю и чувствую, без всяких задних мыслей.

                                                                                        Яков


Впрочем, прадедушка Яша был финансист. Ну куда ему такую музыку понять?