Сам же он делился удивительными историями и мемуарами из своей полной приключений жизни весьма неохотно, и только его близкие друзья в курсе, что свою трудовую топографо-геодезическую деятельность Леонидыч начал в семнадцать лет студентом геодезического техникума: тогда на первой производственной практике где-то в Коми ему доверили руководить полевой партией в пятьдесят человек. А чтоб прикомандированные работники (а среди них были не только политические, но и уголовники) неукоснительно выполняли его мудрые топографические указания, в помощь ему в триангуляционных хлопотах были приданы пять вохровцев-автоматчиков с собаками, с тех пор он немецких овчарок и недолюбливал.
И совсем мало кто знает, что свой долг Родине Леонидыч отдал в чине сержанта в Венгрии в 1956 году, причём его рассказы про эту службу абсолютно не совпадали как с генеральной исторической линией партии и правительства, так и с некими весьма туманными представлениями о тогдашних событиях в некогда хортистской, а тогда уже братской социалистической стране, либеральной общественности.
Еле он, командир продуктовой машины с тушёнкой, спасся тогда, удирая с водителем от восставших венгерских демократов по дорогам, где почти на каждом дереве висел живописно выпотрошенный (у кого уши и нос отрезаны и глаза выколоты, а у кого и кишки на радость собакам до земли свисали) юный советский солдатик. Сейчас мало кто знает, что в войну был целый ряд приказов командования относиться гуманно даже к пленным бойцам дивизий и зондеркоманд СС, а вот приказов брать живыми венгров не было, а была негласная традиция в плен их не брать, а уничтожать сдавшихся на месте или при этапировании, уж больно прославлены венгерские нацисты были своими зверствами. Но вспоминать про такое при развитом социализме, да и сейчас, категорически не рекомендовалось.
Обижен был тогда сержант Саша, ещё не Леонидыч, командованием: несколько человек из его роты были награждены орденами и медалями (посмертно), а ему даже какой медальки за спасение грузовика и тушёнки тогда не вышло, хоть живому государственная награда в те времена и была намного полезней, чем мёртвому.
Посчитал я, что общий трудовой стаж Леонидыча составляет 65 лет, при этом носило его от Нигерии и Афганистана до Певека и Кушки, но по большей части всё же по разнообразным арктическим богом забытым местам, где за благообразную внешность, седую бороду и мастерские владения теодолитом и самогонным аппаратом местные аборигены сходу давали ему уважительную кличку «профессор».
Делали мы в очередной раз промеры бара реки Яны. А как это там делалось тогда, когда спутниковой навигации ещё не изобрели: на мелководном взморье специально для этих работ в качестве твёрдых опорных геодезических точек было затоплено несколько набитых для тяжести камнями и всяким железом барж и судов, на одно из них высаживали Леонидыча с прибором, мы на катере или лодке с эхолотом промеряли глубины, он нас прибором засекал – вот тебе и карта для проводки судов северного завоза!
И был это чуть ли не первый год, когда нам не приходилось для связи махать флагами в разных сочетаниях, а выдали нам портативные болгарские судовые рации. Всё в них было хорошо, очень полезное для нас изобретение! Стационарные судовые нам хорошо слышно, нас на судах слышно, но вот между собой связь в зависимости от условий прохождения волн не очень: от километра до трёх, маловата у них мощность! Особо если низко в лодке прямо у воды сидишь, с возвышения несколько подальше тебя слышно. Заплыли мы в боковую баровую бороздину, работаем, вдруг по рации прерывающийся помехами встревоженный голос Леонидыча:
- Лодка, лодка, вас не вижу! Лодка, лодка, вас не слышу! Вы где, уроды? Где вы, отзовитесь!
Мы пытаемся с ним связаться – но далеко, не слышит он нас! Вдруг рация оживает и сочным таким баритоном:
- Это ещё что такое? Я четверть века на флоте, пятнадцать лет капитаном – первый раз слышу, чтоб наш пароход лодкой обзывали! Ты не хами, и что ты там вообще посреди моря делаешь, придурок? Тебя спасать?
Мы оторопели, это ещё кто и откуда? Взял я бинокль, привстал в лодке: вот фигура Леонидыча рядом с треногой посреди моря высится – а вокруг ничего и нет, да и некому и неоткуда, кроме нас, там взяться! Повёл биноклем по горизонту: ага, а это что такое? Километрах в семи от нас на глубинах стоит первый пришедший к нам на речку с грузом белый «Сибирский», ждёт нашей карты и лоцманской проводки: действительно, трудно пароход длиной сто тридцать метров и водоизмещением четыре тысячи тонн с лодкой перепутать и так его обозвать! И больше вокруг никого: лодка наша, мелкая точка, полностью для всех с волнами сливается.
Леонидыч явно обиделся и отвечает ему:
- А я сорок лет на воде работаю и первый раз вижу, чтобы всякие пацаны моей работе мешали! Подрасти пока, фулюган, и не мешай людям работать! А будешь мешать – так и будешь за гребнем бара на якоре торчать!
В эфире наступила тишина. А когда путейцы обозначили по нашей карте судовой ход и этот «Сибирский» пришёл в Нижнеянск, его капитан немедленно захотел познакомиться с этим удивительным, встреченным им посреди моря, человеком, с которым они так плодотворно поругались в эфире.
Отлично под спиртяшку и свежие огурцы с парохода и нашу копчёную нельму мы тогда с их комсоставом вечерком посидели! В первый раз, но не в последний! А капитан их вообще уж совсем сильно Леонидыча в тот день зауважал, напрочь тот его перепил и даже помог своему новому молодому другу дойти до его капитанской каюты!
К чему я этот случай вдруг вспомнил?
Покинул нас вчера Александр Леонидович, наш Леонидыч.
Навсегда покинул.
С концами ушёл, как говорят на флоте.
Journal information