В советские времена малочисленные народности даже в армию не призывались по закону. Вроде как их и так мало, непонятно по-каковски они говорят, эти носители языка и древних традиций, а у нас этих прочих, немалочисленных, призывников и так в СССР много…
Например, мой знакомый Валера, ныне доктор физмат наук, а тогда отчисленный из Физтеха не за двойки, а за пьянство и прогулы, студент (да уж… удалось парню тогда сделать практически невозможное!), вот он как избежал тогда призыва?
Другие лежали по психушкам, резали себе вены, всячески портили своё здоровье и занимались членовредительством, лишь бы от армии по идейным, или каким другим, соображениям откосить; даже объявляли себя диссидентами и шли в тюрьму… А вот неглупые Валерины родители просто вовремя записали в его паспорте не национальность по отцу (тут и к доктору не ходи, непросто служить в армии мало того что очкастому и субтильному математику-москвичу… но когда вдобавок чёрным по белому в паспорте записано «еврей»), а национальность по матери – «удин». Есть такой гордый дагестанский малочисленный народ! С кинжал ходит, национальная песня поёт! Их нельзя в армию!
Кстати, я не уверен, что соображения именно такие были у партии и правительства, исключительно по поводу сохранения численности этих народностей и их уникальной культуры и языка. Подозреваю, что были и более прозаические аргументы, чтоб их в армию не брать: а вдруг эти абреки всех нахрен вокруг перережут, захватят чего из военного имущества Державы – например, тачанку с конями, нарты со служебными собаками, или, не приведи маркс, танк с пушкой, и пойдут на ЦК? С них, малочисленных, станется… Боевые ребята!
Приехали в Салехард на поезде: у нас груза под тонну, и должны мы дальше двое суток плыть на рейсовом пароходе в Тазовскую губу. Приходим на пристань купить билеты.
Уж как-то очень на пристани оживлённо! Стоит огромная толпа: а вот что внутри этой толпы происходит, это абсолютно непонятно – лишь слышны иногда женские взвизги, а временами вся эта толпа, как сверхновая звезда, вдруг быстро увеличивает свою окружность, а потом опять сжимается.
Мы подошли: интересно же! Но не видно ничего из-за спин! Только слышны какие-то крики; да и толпа как дышит – то расширится, то сузится. Ладно, приобрели билеты, присели на скамейку покурить – мы же не торопимся, пароход только вечером…
Через некоторое время приезжает милицейский воронок, начинают служивые командовать: «Граждане, расходитесь! Не мешайте милиции! Ничего тут нет интересного! А ты, Петрова, давно из обезъянника? Иваныч, нахер пошёл отсюда, а то заберу! А тебе, Афанасий, два раза повторять? А ты, Ябтане, давно по морде не получал? У тебя и имя такое… Вали отсюда!».
Маленький тогда был город Салехард! Оцениваем мы пока его как гости из столицы: по-домашнему здесь работают правоохранительные органы, вежливо так работают, ласково так, практически по-отечески… не то, что у нас в столице!
Чуть раздвинули менты толпу… И открылось нам главное – посередине стоит человек местной коренной национальности. Одет он очень странно: в дорогом костюме, в белой рубашке, в галстуке … а поверх всего этого – грязная оленья малица. А на малице почему-то болтается орден Ленина. А в руке у человека – ножик. Хороший такой ножик: острый, самодельный, сантиметров тридцать длиной!
Пьяный он в дымину, на ногах почти не стоит. Лишь иногда делает выпад этим ножиком в пространство – так вот, почему так толпу болтало? – и кричит грозно: «Я – селькуп!».
К нему милицейский капитан обращается, но близко, из-за ножика, не подходит: «Хадко Нойкович! Ну, пожалуйста! Отдайте ножик! А я вам коньячку… Ну, Хадко Нойкович! Вас и в обкоме давно ждут!».
У человека что-то явно в голове происходит после этих слов. Он смотрит на капитана: «Киняк?». Капитан ему: «Коньяк! Хороший коньяк, Хадко Нойкович, вкусный! Петров, тащи из газика!».
Приносит сержант бутылку коньяка и стакан, наливает. Непонятный нам Хадко Нойкович опускает ножик и принюхивается… Но просто так сдаваться он явно не готов: «А Валя?» – «Да не волнуйтесь вы, Хадко Нойкович! И коньяк, и Валя… Нам поручено вас к Вале в гостиницу отвезти! Ну что, меняемся? Я вам стакан коньяка и Валю – а вы нам ваш ножик? Временно, ей-богу! Отдам завтра! Ну Хадко Нойкович, а?».
Коньяк перевесил. Отдал Хадко Нойкович ножик капитану, выпил стакан, и повели его аккуратно служивые в газик под руки…
Мы вообще ничего не понимаем! Мы ж не местные… Толпа разошлась уже, мы сидим – нам идти до отплытия парохода особенно и некуда. Подходит к нам портовый бич: закурить есть?
– Да есть! Угощайся! Садись, отдохни с нами! Бери пиво! Да не стесняйся… Слушай, а что это было?
– Так это ж Хадко…
– А что за Хадко?
– А вы не местные, что ли? С Таза, из Красноселькупа… Бригадир ихний, депутат… рыбак он, говорили кореша, ну вааще мастер! Под водой рыбу видит!
– И что?
– Так он и в Москве был, ему сам Брежнев Героя вручал в Кремле… Сейчас сюда приехал, в обком, новый орден получать…
– И что случилось?
– Так Валька… А так, говорят, он мужик непьющий…
– А что за Валька?
– Так блядь ихняя, в гостинице обкомовской… Горничная она там… Там, говорят, вроде правила такого партейного у них – кто с мест коренной орден приехал получать, тому потом Валька…
– Это как?
– Вроде как русскую из обкома натянуть - почётным там у них это в стойбищах считается… больше, чем орден… есть потом что бригаде рассказать, сравнить… А она ему не дала: иди, говорит, сначала помойся, селькуп вонючий… от тебя рыбой пахнет! Он и обиделся: пошёл с горя в ресторан, нажрался там, всех вокруг напоил – у него этих денег, как у этой Вальки мандавошек! Потом пошёл на причал билет домой брать, даже покупки свои в гостинице побросал, так переживал; здесь ещё в ресторане выпил…ну и понеслось! Вот же сука эта Валька! Нехорошо с Хадко получилось… Неудобно как-то…не по-людски...
Вот, сейчас вспоминаю подобное, и опять убеждаюсь: уж на что была омерзительна Советская Власть в некоторых своих проявлениях, но о простых и хороших людях она матерински, хотя и временами, и избирательно, и редко, но думала и заботилась…
Не то, что нынешняя… там теперь одни вальки…
