В очередь, сукины дети! В очередь!
И пока во всём мире идиоты и паникёры давятся и дерутся в очередях за туалетной бумагой, умные голландцы и гости Амстердама перед карантином организовали свою расслабленную и бесконфликтную очередь в кофешоп.

By logging in to LiveJournal using a third-party service you accept LiveJournal's User agreement
Category was added automatically. Read all entries about "фантастика".
Услышал я по радио, что целых девять женщин обвинили Пласидо Доминго в сексуальных домогательствах. В начале 1980-х это, оказывается, было. А я тоже жил в начале 1980-х! И пусть я не женщина и сроду лично эту домингу не видел - хочу к ним присоединиться, так что считайте, товарки, меня десятым!
Поёт-то он классно и человек небедный: пусть со мной своими богатствами поделится на старости лет, например одну из своих вилл на меня отпишет. А то ишь... столько лет я про это из скромности молчал (запамятовал, видать? - а теперь вот вспомнил!).
Ну и до кучи, если речь идёт про начало 1980-х, хочу в том же обвинить другую домингу - Микеле Плачидо, он же комиссар Каттани, тот ежевечерне в телевизоре тогда нас всех домогался... и, пожалуй, Олимпийского Мишку, вот с его отцом народным художником Виктором Чижиковым я лично пару раз тогда встречался, а его Олимпийский Мишка как тогда выпрыгнет, как начнёт меня домогаться!
И всё у меня, как у этих девяти женщин по одноимённому фильму Франсуа Озона, где их восемь, теперь образуется в жизни, думаю: вернутся и деньги, и слава, и внимание прессы, и былая моя сексуальная привлекательность... "Спите себе, братцы, всё вернётся вновь! Всё должно в природе повториться...", как некогда пел поэт.
Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было время, когда любой из вас пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть ни томила его душу, какие бы грехи ни терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: «Сын мой, утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не томит и никаких грехов не вижу я в теле твоем», и он убежал бы от меня счастливый и радостный.
Я был велик и силен. Люди, встречая меня на улице, шарахались в сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг.
Мне часто целовали ноги, но я не протестовал, я знал, что достоин этого. Зачем лишать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи чрезвычайно гибким в теле, попробовал поцеловать себе свою собственную ногу.
Я сел на скамейку, взял в руки свою правую ногу и подтянул ее к лицу. Мне удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я понял счастье других людей.
Даниил Хармс.
Вот до сих пор мне абсолютно непонятно, почему вплоть до падения Советов Даниил Иванович был фактически запрещён?
При этом его читали в списках, сделанных на "Эрике". Вот что было у него такого крамольного? Думаю, что просто его очень боялись партийные вожди: они вообще всего боялись, что не понимали. А не понимали они многого: вот так мозги у этих людей были устроены! Хотя и не было там особых дураков, сейчас дела обстоят намного хуже!
Пугал их товарищ Ювачёв, он же Шардам, он же Баш, он же Хормс, он же Ххоермс, он же Ххаармс, он же Дандан, он же Мохов, он же Шустерлинг, он же Хармс.
Бал был очень многолюден. После шумного вальса Руневский отвел свою даму на ее место и стал прохаживаться по комнатам, посматривая на различные группы гостей. Ему бросился в глаза человек, по-видимому, еще молодой, но бледный и почти совершенно седой. Он стоял, прислонясь к камину, и с таким вниманием смотрел в один угол залы, что не заметил, как пола его фрака дотронулась до огня и начала куриться. Руневский, возбужденный странным видом незнакомца, воспользовался этим случаем, чтоб завести с ним разговор. - Вы, верно, кого-нибудь ищете, - сказал он, - а между тем ваше платье скоро начнет гореть. Незнакомец оглянулся, отошел от камина и, пристально посмотрев на Руневского, отвечал: - Нет, я никого не ищу; мне только странно, что на сегодняшнем бале я вижу упырей! - Упырей? - повторил Руневский, - как упырей? - Упырей, - отвечал очень хладнокровно незнакомец. - Вы их, Бог знает почему, называете вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: упырь а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было все переворачивать на латинский лад и из упыря сделали вампира. Вампир, вампир! - повторил он с презрением, - это все равно что если бы мы, русские, говорили вместо привидения - фантом или ревенант! - Но однако, - спросил Руневский, - каким бы образом попали сюда вампиры или упыри? Вместо ответа незнакомец протянул руку и указал на пожилую даму, которая разговаривала с другою дамою и приветливо поглядывала на молодую девушку, сидевшую возле нее. Разговор, очевидно, касался до девушки, ибо она время от времени улыбалась и слегка краснела. - Знаете ли вы эту старуху? - спросил он Руневского. - Это бригадирша Сугробина, - отвечал тот. - Я ее лично не знаю, но мне говорили, что она очень богата и что у нее недалеко от Москвы есть прекрасная дача совсем не в бригадирском вкусе. - Да, она точно была Сугробина несколько лет тому назад, но теперь она не что иное, как самый гнусный упырь, который только ждет случая, чтобы насытиться человеческою кровью. Смотрите, как она глядит на эту бедную девушку; это ее родная внучка. Послушайте, что говорит старуха: она ее расхваливает и уговаривает приехать недели на две к ней на дачу, на ту самую дачу, про которую вы говорите; но я вас уверяю, что не пройдет трех дней, как бедняжка умрет. Доктора скажут, что это горячка или воспаление в легких; но вы им не верьте! Руневский слушал и не верил ушам своим. - Вы сомневаетесь? - продолжал тот. - Никто, однако, лучше меня не может доказать, что Сугробина упырь, ибо я был на ее похоронах. Если бы меня тогда послушались, то ей бы вбили осиновый кол между плеч для предосторожности; ну, да что прикажете? Наследники были в отсутствии, а чужим какое дело? В эту минуту подошел к старухе какой-то оригинал в коричневом фраке, в парике, с большим Владимирским крестом на шее и с знаком отличия за сорок пять лет беспорочной службы. Он держал обеими руками золотую табакерку и еще издали протягивал ее бригадирше. - И это упырь? - спросил Руневский. - Без сомнения, - отвечал незнакомец. - Это статский советник Теляев; он большой приятель Сугробиной и умер двумя неделями прежде ее. Приблизившись к бригадирше, Теляев улыбнулся и шаркнул ногой. Старуха также улыбнулась и опустила пальцы в табакерку статского советника. - С донником, мой батюшка ? - спросила она. - С донником, сударыня, - отвечал сладким голосом Теляев. - Слышите? - сказал незнакомец Руневскому. - Это слово в слово их ежедневный разговор, когда они еще были живы. Теляев всякий раз, встречаясь с Сугробиной, подносил ей табакерку, из которой она брала щепотку, спросив наперед, с донником ли табак? Тогда Теляев отвечал, что с донником, и садился возле нее. - Скажите мне, - спросил Руневский, - каким образом вы узнаете, кто упырь и кто нет? - Это совсем немудрено. Что касается до этих двух, то я не могу в них ошибаться, потому что знал их еще прежде смерти, и (мимоходом буди сказано) немало удивился, встретив их между людьми, которым они довольно известны. Надобно признаться, что на это нужна удивительная дерзость. Но вы спрашиваете, каким образом узнавать упырей? Заметьте только, как они, встречаясь друг с другом, щелкают языком. Это по-настоящему не щелканье, а звук, похожий на тот, который производят губами, когда сосут апельсин. Это их условный знак, и так они друг друга узнают и приветствуют.